Неточные совпадения
"Было чего испугаться глуповцам, — говорит по этому случаю летописец, — стоит
перед ними человек роста невеликого, из себя
не дородный,
слов не говорит, а только криком кричит".
А вор-новотор этим временем дошел до самого князя, снял
перед ним шапочку соболиную и стал ему тайные
слова на ухо говорить. Долго они шептались, а про что —
не слыхать. Только и почуяли головотяпы, как вор-новотор говорил: «Драть их, ваша княжеская светлость, завсегда очень свободно».
В речи, сказанной по этому поводу, он довольно подробно развил
перед обывателями вопрос о подспорьях вообще и о горчице, как о подспорье, в особенности; но оттого ли, что в
словах его было более личной веры в правоту защищаемого дела, нежели действительной убедительности, или оттого, что он, по обычаю своему,
не говорил, а кричал, — как бы то ни было, результат его убеждений был таков, что глуповцы испугались и опять всем обществом пали на колени.
— Но человек может чувствовать себя неспособным иногда подняться на эту высоту, — сказал Степан Аркадьич, чувствуя, что он кривит душою, признавая религиозную высоту, но вместе с тем
не решаясь признаться в своем свободомыслии
перед особой, которая одним
словом Поморскому может доставить ему желаемое место.
Ни одного
слова Степан Аркадьич
не сказал про Кити и вообще Щербацких; только
передал поклон жены.
Мне пришло на мысль окрестить ее
перед смертию; я ей это предложил; она посмотрела на меня в нерешимости и долго
не могла
слова вымолвить; наконец отвечала, что она умрет в той вере, в какой родилась.
А уж сколько претерпел от врагов, так ни
слова, ни краски
не сумеют
передать.
Словом, чертил он
перед ними вовсе
не радужную будущность.
Смеются вдвое в ответ на это обступившие его приближенные чиновники; смеются от души те, которые, впрочем, несколько плохо услыхали произнесенные им
слова, и, наконец, стоящий далеко у дверей у самого выхода какой-нибудь полицейский, отроду
не смеявшийся во всю жизнь свою и только что показавший
перед тем народу кулак, и тот по неизменным законам отражения выражает на лице своем какую-то улыбку, хотя эта улыбка более похожа на то, как бы кто-нибудь собирался чихнуть после крепкого табаку.
— Такой приказ, так уж, видно, следует, — сказал швейцар и прибавил к тому
слово: «да». После чего стал
перед ним совершенно непринужденно,
не сохраняя того ласкового вида, с каким прежде торопился снимать с него шинель. Казалось, он думал, глядя на него: «Эге! уж коли тебя бары гоняют с крыльца, так ты, видно, так себе, шушера какой-нибудь!»
Чего нет и что
не грезится в голове его? он в небесах и к Шиллеру заехал в гости — и вдруг раздаются над ним, как гром, роковые
слова, и видит он, что вновь очутился на земле, и даже на Сенной площади, и даже близ кабака, и вновь пошла по-будничному щеголять
перед ним жизнь.
Перегиб такой, как у камергера или у такого господина, который так чешет по-французски, что
перед ним сам француз ничего, который, даже и рассердясь,
не срамит себя непристойно русским
словом, даже и выбраниться
не умеет на русском языке, а распечет французским диалектом.
Маленькая горенка с маленькими окнами,
не отворявшимися ни в зиму, ни в лето, отец, больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках и в вязаных хлопанцах, надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший, ходя по комнате, и плевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье на лавке, с пером в руках, чернилами на пальцах и даже на губах, вечная пропись
перед глазами: «
не лги, послушествуй старшим и носи добродетель в сердце»; вечный шарк и шлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост; и вечно знакомое, всегда неприятное чувство, когда вслед за сими
словами краюшка уха его скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он бледную память.
Губернаторша произнесла несколько ласковым и лукавым голосом с приятным потряхиванием головы: «А, Павел Иванович, так вот как вы!..» В точности
не могу
передать слов губернаторши, но было сказано что-то исполненное большой любезности, в том духе, в котором изъясняются дамы и кавалеры в повестях наших светских писателей, охотников описывать гостиные и похвалиться знанием высшего тона, в духе того, что «неужели овладели так вашим сердцем, что в нем нет более ни места, ни самого тесного уголка для безжалостно позабытых вами».
Так он писал темно и вяло
(Что романтизмом мы зовем,
Хоть романтизма тут нимало
Не вижу я; да что нам в том?)
И наконец
перед зарею,
Склонясь усталой головою,
На модном
слове идеал
Тихонько Ленский задремал;
Но только сонным обаяньем
Он позабылся, уж сосед
В безмолвный входит кабинет
И будит Ленского воззваньем:
«Пора вставать: седьмой уж час.
Онегин, верно, ждет уж нас».
Певец Пиров и грусти томной,
Когда б еще ты был со мной,
Я стал бы просьбою нескромной
Тебя тревожить, милый мой:
Чтоб на волшебные напевы
Переложил ты страстной девы
Иноплеменные
слова.
Где ты? приди: свои права
Передаю тебе с поклоном…
Но посреди печальных скал,
Отвыкнув сердцем от похвал,
Один, под финским небосклоном,
Он бродит, и душа его
Не слышит горя моего.
Все козаки притихли, когда выступил он теперь
перед собранием, ибо давно
не слышали от него никакого
слова. Всякий хотел знать, что скажет Бовдюг.
Прекрасная полячка так испугалась, увидевши вдруг
перед собою незнакомого человека, что
не могла произнесть ни одного
слова; но когда приметила, что бурсак стоял, потупив глаза и
не смея от робости пошевелить рукою, когда узнала в нем того же самого, который хлопнулся
перед ее глазами на улице, смех вновь овладел ею.
И мало того, что осуждена я на такую страшную участь; мало того, что
перед концом своим должна видеть, как станут умирать в невыносимых муках отец и мать, для спасенья которых двадцать раз готова бы была отдать жизнь свою; мало всего этого: нужно, чтобы
перед концом своим мне довелось увидать и услышать
слова и любовь, какой
не видала я.
Теперь мы отойдем от них, зная, что им нужно быть вместе одним. Много на свете
слов на разных языках и разных наречиях, но всеми ими, даже и отдаленно,
не передашь того, что сказали они в день этот друг другу.
Впрочем, он тут же догадался, что и
не это одно его тревожит; было что-то требующее немедленного разрешения, но чего ни осмыслить, ни
словами нельзя было
передать.
Раскольников поднял вопросительно брови.
Слова Ильи Петровича, очевидно недавно вышедшего из-за стола, стучали и сыпались
перед ним большею частью как пустые звуки. Но часть их он все-таки кое-как понимал; он глядел вопросительно и
не знал, чем это все кончится.
Он сам это все
передавал слово в
слово Софье Семеновне, которая одна и знает секрет, но в убийстве
не участвовала ни
словом, ни делом, а, напротив, ужаснулась так же, как и вы теперь.
Кудряш. Как
не ругать! Он без этого дышать
не может. Да
не спускаю и я: он —
слово, а я — десять; плюнет, да и пойдет. Нет, уж я
перед ним рабствовать
не стану.
Тут он взял от меня тетрадку и начал немилосердно разбирать каждый стих и каждое
слово, издеваясь надо мной самым колким образом. Я
не вытерпел, вырвал из рук его мою тетрадку и сказал, что уж отроду
не покажу ему своих сочинений. Швабрин посмеялся и над этой угрозою. «Посмотрим, — сказал он, — сдержишь ли ты свое
слово: стихотворцам нужен слушатель, как Ивану Кузмичу графинчик водки
перед обедом. А кто эта Маша,
перед которой изъясняешься в нежной страсти и в любовной напасти? Уж
не Марья ль Ивановна?»
Сказали бы, что вам внезапный мой приезд,
Мой вид, мои
слова, поступки — всё противно,
Я с вами тотчас бы сношения пресек,
И
перед тем, как навсегда расстаться,
Не стал бы очень добираться,
Кто этот вам любезный человек?..
— Послушайте, я давно хотела объясниться с вами. Вам нечего говорить, — вам это самим известно, — что вы человек
не из числа обыкновенных; вы еще молоды — вся жизнь
перед вами. К чему вы себя готовите? какая будущность ожидает вас? я хочу сказать — какой цели вы хотите достигнуть, куда вы идете, что у вас на душе?
словом, кто вы, что вы?
Катя с Аркадием
не могли их видеть, но слышали каждое
слово, шелест платья, самое дыхание. Они сделали несколько шагов и, как нарочно, остановились прямо
перед портиком.
—
Не совсем обошла, некоторые — касаются, — сказала Марина, выговорив
слово «касаются» с явной иронией, а Самгин подумал, что все, что она говорит, рассчитано ею до мелочей, взвешено. Кормилицыну она показывает, что на собрании убогих людей она такая же гостья, как и он. Когда писатель и Лидия одевались в магазине, она сказала Самгину, что довезет его домой, потом пошепталась о чем-то с Захарием, который услужливо согнулся
перед нею.
Он безотчетно выкрикивал еще какие-то
слова, чувствуя, что поторопился рассердиться, что сердится слишком громко, а главное — что предложение этого толстяка
не так оскорбило, как испугало или удивило. Стоя
перед Бердниковым, он сердито спрашивал...
И, подтверждая свою любовь к истории, он неплохо рассказывал, как талантливейший Андреев-Бурлак пропил
перед спектаклем костюм, в котором он должен был играть Иудушку Головлева, как пил Шуйский, как Ринна Сыроварова в пьяном виде
не могла понять, который из трех мужчин ее муж. Половину этого рассказа, как и большинство других, он сообщал шепотом, захлебываясь
словами и дрыгая левой ногой. Дрожь этой ноги он ценил довольно высоко...
На человека иногда нисходят редкие и краткие задумчивые мгновения, когда ему кажется, что он переживает в другой раз когда-то и где-то прожитой момент. Во сне ли он видел происходящее
перед ним явление, жил ли когда-нибудь прежде, да забыл, но он видит: те же лица сидят около него, какие сидели тогда, те же
слова были произнесены уже однажды: воображение бессильно перенести опять туда, память
не воскрешает прошлого и наводит раздумье.
Обломов услыхал последние
слова, хотел что-то сказать и
не мог. Он протянул к Андрею обе руки, и они обнялись молча, крепко, как обнимаются
перед боем,
перед смертью. Это объятие задушило их
слова, слезы, чувства…
Они молча шли по дорожке. Ни от линейки учителя, ни от бровей директора никогда в жизни
не стучало так сердце Обломова, как теперь. Он хотел что-то сказать, пересиливал себя, но
слова с языка
не шли; только сердце билось неимоверно, как
перед бедой.
Часто погружались они в безмолвное удивление
перед вечно новой и блещущей красотой природы. Их чуткие души
не могли привыкнуть к этой красоте: земля, небо, море — все будило их чувство, и они молча сидели рядом, глядели одними глазами и одной душой на этот творческий блеск и без
слов понимали друг друга.
— Зачем притворяться: вы только откажитесь искренно,
не на
словах со мной, а в душе
перед самим собой, от меня.
Барыня обнаружила тут свою обычную предусмотрительность, чтобы
не перепились ни кучера, ни повара, ни лакеи. Все они были нужны: одни готовить завтрак, другие служить при столе, а третьи — отвезти парадным поездом молодых и всю свиту до переправы через реку.
Перед тем тоже было работы немало. Целую неделю возили приданое за Волгу: гардероб, вещи, множество ценных предметов из старого дома —
словом, целое имущество.
Вера, по настоянию бабушки (сама Татьяна Марковна
не могла),
передала Райскому только глухой намек о ее любви, предметом которой был Ватутин,
не сказав ни
слова о «грехе». Но этим полудоверием вовсе
не решилась для Райского загадка — откуда бабушка, в его глазах старая девушка, могла почерпнуть силу, чтоб снести,
не с девическою твердостью, мужественно,
не только самой — тяжесть «беды», но успокоить и Веру, спасти ее окончательно от нравственной гибели, собственного отчаяния.
Хотя она была
не скупа, но обращалась с деньгами с бережливостью;
перед издержкой задумывалась, была беспокойна, даже сердита немного; но, выдав раз деньги, тотчас же забывала о них, и даже
не любила записывать; а если записывала, так только для того, по ее
словам, чтоб потом
не забыть, куда деньги дела, и
не испугаться. Пуще всего она
не любила платить вдруг много, большие куши.
Райский также привязался к ним обеим, стал их другом. Вера и бабушка высоко поднялись в его глазах, как святые, и он жадно ловил каждое
слово, взгляд,
не зная,
перед кем умиляться, плакать.
Он стал весел, развязен и раза два гулял с Верой, как с посторонней, милой, умной собеседницей, и сыпал
перед ней, без умысла и желания добиваться чего-нибудь, весь свой запас мыслей, знаний, анекдотов, бурно играл фантазией, разливался в шутках или в задумчивых догадках развивал свое миросозерцание, —
словом, жил тихою, но приятною жизнью, ничего
не требуя, ничего ей
не навязывая.
— Она положительно отказывается от этого — и я могу дать вам
слово, что она
не может поступить иначе… Она больна — и ее здоровье требует покоя, а покой явится, когда вы
не будете напоминать о себе. Я
передаю, что мне сказано, и говорю то, что видел сам…
Этот атлет по росту и силе, по-видимому
не ведающий никаких страхов и опасностей здоровяк, робел
перед красивой, слабой девочкой, жался от ее взглядов в угол, взвешивал свои
слова при ней, очевидно сдерживал движения, караулил ее взгляд,
не прочтет ли в нем какого-нибудь желания, боялся,
не сказать бы чего-нибудь неловко,
не промахнуться,
не показаться неуклюжим.
Я тогда ничего
не понял, но дело состояло в том, что этот образ давно уже завещан был Макаром Ивановичем, на
словах, Андрею Петровичу, и мама готовилась теперь
передать его.
Я решил, несмотря на все искушение, что
не обнаружу документа,
не сделаю его известным уже целому свету (как уже и вертелось в уме моем); я повторял себе, что завтра же положу
перед нею это письмо и, если надо, вместо благодарности вынесу даже насмешливую ее улыбку, но все-таки
не скажу ни
слова и уйду от нее навсегда…
А я, разумеется, нисколько тогда
перед ним
не церемонился и все наружу выказывал, хотя, конечно, ни
слова тоже
не говорил в объяснение.
— Что бы вы ни говорили, я
не могу, — произнес я с видом непоколебимого решения, — я могу только заплатить вам такою же искренностью и объяснить вам мои последние намерения: я
передам, в самом непродолжительном времени, это роковое письмо Катерине Николаевне в руки, но с тем, чтоб из всего, теперь случившегося,
не делать скандала и чтоб она дала заранее
слово, что
не помешает вашему счастью. Вот все, что я могу сделать.
— Это-то и возродило меня к новой жизни. Я дал себе
слово переделать себя, переломить жизнь, заслужить
перед собой и
перед нею, и — вот у нас чем кончилось! Кончилось тем, что мы с вами ездили здесь на рулетки, играли в банк; я
не выдержал
перед наследством, обрадовался карьере, всем этим людям, рысакам… я мучил Лизу — позор!
Теперь мне понятно: он походил тогда на человека, получившего дорогое, любопытное и долго ожидаемое письмо и которое тот положил
перед собой и нарочно
не распечатывает, напротив, долго вертит в руках, осматривает конверт, печать, идет распорядиться в другую комнату, отдаляет, одним
словом, интереснейшую минуту, зная, что она ни за что
не уйдет от него, и все это для большей полноты наслаждения.
— А вот вчера, когда мы утром кричали с ним в кабинете
перед приездом Нащокина. Он в первый раз и совершенно уже ясно осмелился заговорить со мной об Анне Андреевне. Я поднял руку, чтоб ударить его, но он вдруг встал и объявил мне, что я с ним солидарен и чтоб я помнил, что я — его участник и такой же мошенник, как он, — одним
словом, хоть
не эти
слова, но эта мысль.